«Говорю противоположное тому, что подразумеваю» — как по мне, это пример самого ёмкого определения иронии из учебников. А вот пример из жизни: попал в пробку, опаздываешь, грызёшь себя... и вдруг кто-то из пассажиров дружелюбно возглашает: «Хорошо стоим!». Пробка не исчезает, но досаду вдруг начинает теснить улыбка. Психологи утверждают, что умение иронизировать помогает жить. Ирония — очень удобное приспособление — как лестница — для того, чтобы подняться повыше над ситуацией, преодолеть барьер неудачи. Правда, с лестницы можно и грохнуться. А ирония? Сколько у неё ступенек и какие из них самые скользкие? И как это проверить? По-моему, только на личном опыте.

В школе по пионерской карьерной лестнице я добралась до звания «председатель совета дружины». Сверстники меня побаивались, некоторые, возможно, уважали, но большинство, скорее всего, отгораживались презрением к выскочке. Впрочем, командирская позиция нивелировала все издержки. Но как только нахлынула пора отрочества, весна вместо привычного задорного рвения привнесла новые невнятные мечты... Мне вдруг захотелось быть не официальным лидером, а настоящей душой компании. С этой мыслью я записалась в спортивную школу, не имея никаких спортивных данных. Мои ровесники с ухмылкой встретили появление «пионерской элиты» на спортплощадке и вскоре шёпотом (всё-таки начальство) присвоили мне прозвище: «основная». Не ведая, они использовали антифразу — самую простейшую конструкцию иронии — когда слово употребляется в смысле резко противоположном: смельчаком называют явного труса, скелетиной — пухленькую девушку, а основной — ту, которая, ну, никакая в спорте.

...Ирония — вещь жестокая.

Но желание стать «своим человеком» среди сверстников было настолько сильно, что я подавила обиду и на следующий день, зайдя в раздевалку, выдала: «Привет! Ваша Основная — пришла!». И случилось чудо — в мою сторону повернулись первые дружелюбные улыбки.

...Самоирония — вещь чудодейственная!

Иронизируя над самим собой, я отнимаю хлеб у другого. Я удерживаю ситуацию в своих руках. Самокритика всегда менее болезненна, чем критика. Так говорят психологи. Мой опыт им не перечит.

Весной нашу спортшколу пригласили на районный турслёт, и все чемпионы и чемпионки вечером собирались у моей палатки с надписью «Редколлегия. Тяжеловесы» — послушать пересказ сэлинджеровской истории «Человек, который смеялся». Я таки нашла своё место и в их среде, и в их сердце!

В литературе ироничные писатели стали моими наставниками. В толстую синюю тетрадь я списывала ироничные фразы, чтобы разобрать их устройство и овладеть этим искусством влияния на мир. Ведь ироничных любят, ироничных уважают, ироничными восхищаются. И перед сном, аккуратно заворачивая синюю обложку, я читала выписанные примеры:

«Оригинальная конструкция, заря автомобилизма. Видите, Балаганов, что можно сделать из простой швейной машины Зингера? Небольшое приспособление — и получилась прелестная колхозная сноповязалка».

Всё с этой иронией понятно! С напускным серьёзным видом (ведь с древнегреческого «ирония» переводится как «притворство») нужно расхваливать предмет, который следует обругать. Или наоборот. Делов-то!

...Ирония — вещь нехитрая.

В институте я нашла настоящую дружбу. Мы спелись с первых минут знакомства, потому что на мой вопрос: «Ты киевлянка?» — Аня ответила: «Ага. Столбовая. Боярская. Короче, из Боярки». А уже через полчаса одногруппники у нас спрашивали: «Вы сёстры? Или одноклассницы?». А мы с невозмутимыми лицами объясняли: «Нет, мы тёзки: Маша и Даша».

...Ирония — вещь дружелюбная.

Моя крёстная о нас говорила: «Вашими бы языками хлеб резать!» — а в ответ получала: «Ага! И маслом намазывать!». Крёстная мама улыбалась, но качала головой, потому что мы, по её мнению, частенько распускали «свои дурные языки» и не желали останавливаться — так нас пёрло от собственного красноречия, изобретательности, остроумия... О таком состоянии говорят: «Ради острого словца не пожалеет и отца». Это правда — мы не жалели никого, не отягощали себя раздумьями о последствиях — а не обидится ли человек, а не грешно ли такое говорить... Когда в голову приходил неожиданно удачный каламбурчик, оксюморончик — он выпаливался изо рта так же радостно-непосредственно, как маленький ребёнок испускает газики. С нами было страшно весело в прямом смысле слова. Потому что наша ирония часто трансформировалась в форму тривиального стёба над людьми: «По-моему я похудела, давай я отойду, а ты посмотришь!» — «Ой, точно! Ты иди дальше, давай, иди. Чем дальше ты отходишь, тем худее становишься!»

...Ирония — вещь самодовольная.

На работе я впервые здорово шлёпнулась с «лестницы иронии». На радиостудии со мной сотрудничала прекрасная женщина, великолепная певица, задушевный человек. Вела передачу «О своём, о женском». Самостоятельно растила дочку. Всегда приносила на студию для всех что-нибудь вкусненькое к чаю. И вот однажды в мой день рождения дарит она мне плюшевую игрушку — невозможного, почему-то красного, зайца, или зайчиху, держащую в объятиях — маленького, но такого же красного зайчонка. Я так обалдела от сюрреализма этого багрового крольчатника... и вычучила: «Здорово! Это гранитный памятник матери-одиночке». Через секунду стало понятно, каково это — желание от стыда провалиться под землю. Я стала красной, как стадо красных зайцев — ведь передо мной стояла как раз она самая — мать-одиночка... С дури я попала в форму злой иронии, которую называют сарказмом — по-древнегречески «сарказм» означает буквально «рвать мясо».

...Ирония — вещь убивающая.

Ну и хорошо, ну и здорово, что тогда я так опростоволосилась. Калёным (красным!) железом выбил тот безумный сарказм на моём гранитном сердце правило: останавливать ироничную фразу во рту и две секунды думать — что она сделает с чувствами ближнего моего.

...Ирония — вещь рефлексивная.

В семьях моих родичей царит итальянский стиль общения. Эмоциями приправляются все диалоги, любые действия рискуют быть подверженными моментальному экспрессивному оценочному суждению. И если бы на помощь не призывалась ирония... Наверное, мы бы походили на персонажей сицилийской трагикомедии. А так — такое себе благозвучное неаполитанское семейство. Например, ребёнок не убрал игрушки, и спешащий папа резвенько наступает босой ногой на кузов грузовичка, вероятно, попавшего в коридорно-транспортное ДТП. И что же прокричал бы наш папашка, если бы не «фильтр» иронии? Ну, конечно, из него бы не вырвалось: «Алекс! Сколько раз тебе говорить!.. Не садись за руль в нетрезвом виде!».

А через время малыш, сам того не ведая, каким приёмом орудует, делится школьными новостями с бабушкой: «Ты знаешь, у нас в классе есть три хулигана. Совершено не понимаю, почему меня к ним четвёртым приставили...» После чего бабушка наедине высказала его родителям: «Ну, теперь я спокойна! А то целый год у мальчика нет ни одного серьёзного замечания. Это ж ненормально! А теперь я вижу: здоровый, нормальный пацан растёт».

...Ирония — вещь универсальная.

В жизни людей ирония — словно тоннель, по которому мы выбираемся из трудной ситуации, когда иронизируем сами над собой (то есть речь идёт о самоиронии). А вот чтобы вывести за собой ещё и других — нужны силы покрепче. Так замаскированные, наводящие вопросы Сократа словно ухватывали мысли его собеседников за руку и помогали освободиться от заблуждений, выйти из драгоценных лабиринтов усвоенной точки зрения. Сократическая ирония («Я знаю только то, что ничего не знаю»; «Заговори, чтобы я тебя увидел»; «Сколько же есть вещей, без которых можно жить»; «Смерть — это величайшая иллюзия: когда мы живём — её ещё нет, когда мы умерли — её уже нет»; «Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя!») — это уже не бытовая психотерапия, но попытка посредством иронии ухватить таинственные, важнейшие сущности человечества.

Десять лет назад Александр Яковлевич Коротенко произнёс перед нами, учениками его сценарной мастерской, словечко «ирософия». Так он придумал называть ироничную мудрость — иронию, которая способна порождать идеи, открывать об этом мире что-то новое, помогать ему становиться лучше, с улыбкой избавляясь от худшего. Сократ, Лукиан, Диоген Синопский, Сирано де Бержерак, Мюнхгаузен, Эразм Роттердамский, Джонатан Свифт, Франсуа Рабле, Ходжа Насреддин, Григорий Сковорода, Сервантес, Марк Твен, Ильф и Петров, Чаплин, Саймак, Гоголь, Козьма Прутков, наш Густав Водичка — все они ирософы в большинстве своих произведений.

Возможно, ирософия — предельная ступень лестницы иронии, поскольку она, по мысли Александра Яковлевича, всегда ведёт к созиданию, снятию непреодолимого затруднения, к выходу за пределы известного. Возможно, и с высоты ирософии можно свалиться, возомнив себя вождём или ещё каким-нибудь всезнайкой.

Технические, формальные, эксплуатационные возможности лестницы иронии, в отличие от обычной лестницы, крепко-накрепко связаны с изменчивой, совершенно нерациональной вещью — нашей душой. А душе взбираться на высоты помогает, увы, не ирония. А только непритворное, искреннее смирение перед её Творцом.